Ведьма княгини - Страница 77

– Идем! – подойдя к волхву, толкнул его коленом в плечо Свенельд. – Говорить с тобой буду.

Они и говорили: о том, что Малкиню только милостью Малфриды не посадили на кол как одного из убийц Игоря и что он отныне заложник, за которым зорко следят. Еще Свенельд сказал, что они возьмут Малкиню в поход, чтобы тот понял, какое бедствие они с волхвами накликали на племя.

Пока говорил только Свенельд, а Малкиня молчал, и молчал как-то покорно. В конце концов Свенельд не выдержал, бесцеремонно тряхнул волхва за плечо.

– Что молчишь, как необожженный горшок? Или ты слишком велик, ведун, чтобы русскому воеводе отвечать?

Малкиня наконец поднял на него глаза – светлые и чистые, как у отрока.

– Рада бы курица не идти, да за крыло волокут. Поэтому выхода у меня нет. Но кое в чем ты прав, варяг: то, что задумано волхвами, было ошибкой. И теперь много крови прольется. Вот я и согласен ехать с вами, готов даже помогать, сам, если велишь, стану говорить с соплеменниками. Поясню, что теперь лучше признать, что под властью темных сил им хуже будет, чем если вновь окажутся под Русью. Думаю, многие и так это поняли. Однако тебя не только это волнует? Не только это хотел сказать.

Они какое-то время смотрели друг на друга, и Малкиня ответил на то, о чем подумал посадник:

– Не мое дитя у твоей жены, варяг.

Свенельд почувствовал, как краснеет. Угадал, почувствовал, уловил помыслы, как Малфрида и упреждала о нем. Свенельду показалось, что он будто раздетый перед ведуном сидит, все тому о нем известно. И даже едва удержался, чтобы не двинуть древлянину в зубы. Но если Малкиня и эти мысли уловил, то виду не подал. Сказал: да разве он отдал бы Малфутку Свенельду, если бы сперва под себя уложил? Он добра ей желал, знал ведь, что милее Свенельда для нее никого не было. Вот и рассчитывал, что у них со Свенельдом все сладится, а вышло… Значит, не судьба ей в ладу и с милым жить.

Он жалел Малфриду. Жалел, даже зная, что она почти нелюдь. Любил, значит… Свенельду тоже казалось, что он некогда ее любил. Но сейчас не мог. То, что его жена носит под сердцем нагулыша, было его бесчестьем. И он еще добр, что не отказался от нее, по-прежнему все считают его боярыней Малфриду. И он только спросил: чье же у нее дите, раз не от разлюбезного приятеля Малкини?

Малкиня огладил длинные русые волосы, заложил их за уши, невозмутимо поправил дыру на плече, где ранее красовался серебряный оберег в виде парящей птицы, который у него сорвал кто-то из кметей, когда пленили ведуна.

– Лучше тебе этого не знать, боярин. А если знать хочешь… Подумай сам, что с пленной ведьмой сотворить могут.

Он словно еще что-то сказать хотел, да умолк. Ибо уловил, что Свенельд и сам догадался. И больно посаднику стало, эта боль даже на Малкиню кручину нагнала. Ибо понял он, что таит Свенельд глубоко в себе: ответственность за названную женой древлянку, желание защищать и оберегать. И она мила ему… да только… Малкиня угадал, что в этом «только».

Ведун шагнул к варягу и почти по-дружески положил ему руку на плечо.

– Послушай, посадник, тебе тяжело, а ей еще тяжелее… В ней ведь человек и нелюдь бьются. Помоги же ей, возьми опять на ложе как супружницу, опали страстью яркого Ярилы, может, и полегчает ей.

Свенельд не сбросил руки древлянина, смотрел перед собой… И Малкиня угадывал его мысли: Свенельд хоть и уважал ведьму, но как бы брезговал ею. Ее темная сущность отвращала его от чародейки. Кого бы иного приманивало ее ведьмино очарование, а вот посадника, который всякого насмотрелся у древлян, все необычное только отталкивало.

Он даже сказал, словно забыл, с кем общается:

– Не могу. С любой иной бы мог, а с ней не могу. Раньше едва увижу ее… так и опалит меня желанием. Сейчас же это мне что со зверем сойтись. Это ведь… Тут и мысли угадывать не надо, чтобы понять – не человек она.

Малкиня опустил голову. Молчал. Сам бы он мог… Смог ведь даже тогда, когда эта ведьма на Нечистом болоте творила свои самые темные чародейства. Ибо любил ее, несмотря ни на что. Вот бы и ныне… Да только не позволит ему этого Свенельд, это честь его боярскую затронет, после такого он и соображать будет иначе. Сейчас же думает о ней с какой-то грустной нежностью и сожалением… А еще думает о том, что недавно жена ему сказала…

– Что? – встрепенулся волхв. – Кому Малфрида дитя обещала?

Но подобные тайны своей жены, угаданные кем-то сторонним, возмутили Свенельда. Вроде даже как обозлиться хотел на ведуна, но сдержался.

– А сам угадать, что, не можешь? Мне она не говорит.

И еще о чем-то подумал, вроде как была догадка у Свенельда… Малкиня хотел прознать ее… но не смог. Вдруг что-то случилось, отчего он вообще перестал читать мысли посадника. Он как оглох внезапно. Нет, не оглох: он слышал, как на заднем дворе птичница подзывает кур, как бухают недалеко в кузне молоты по железу, а княжич Святослав кричит кому-то, что не надо ему маленького копья, пусть большое сделают; слышал, и как голуби воркуют на солнышке, как плещет вода, какую теремная девка льет на спину моющегося крепкого дружинника, смеется, предлагая вышитое полотенце. А вот мыслей стоящего рядом и смотревшего на него Свенельда не мог разгадать. Будто и впрямь дар его покинул. А вот отчего?

Малкиня стал резко озираться. Но все было по-прежнему: стояли у раскрытых ворот в детинец воротники с длинными копьями, несла на коромысле через двор воду челядинка, две другие выбивали на галерее терема дорожки, перекинув их через перила и задорно перешучиваясь с отроками внизу. Совсем рядом Малкиня услышал звонкий стук подкованных сапог по плитам двора, на них упала тень прошедшего мимо боярина, высокого, седого, с длинными вислыми усами. Они со Свенельдом почтительно склонили головы, приветствуя. Потом боярин стал подниматься по каменным ступеням в княжеский терем, все так же мелодично постукивая подкованными каблуками. И только как скрылся за широкой, украшенной медными шляпками гвоздей дверью, Малкиня наконец ощутил нечто… какой-то слабый отсвет мысли смотревшего на него посадника, угадал даже, что тот удивлен странным поведением озиравшегося, растерянного ведуна. Спросил: